Якушкин, Иван Дмитриевич — один из наиболее выдающихся декабристов; родился в ноябре 1793 г. Первоначальное воспитание он получил в доме отца под руководством русских отставных офицеров и гувернеров-иностранцев; в 1808 г. он поселился в Москве, в семье известного писателя и поэта Мерзлякова, о котором навсегда сохранил самые теплые воспоминания и наилучшую память. В течение трех ближайших лет Я., живя у Мерзлякова, числился студентом на словесном факультете Московского университета и усердно посещал лекции наиболее выдающихся профессоров, в том числе самого Мерзлякова по русской словесности и Каченовского — по русской истории. Выйдя из университета, Я. в 1811 г. переселился в Петербург и поступил подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, в рядах которого участвовал во всех кампаниях 1812, 1813 и 1814 гг., и между прочим сражался в битве под Бородиным. Заграничные походы, открывшие перед Я. довольно резко отличавшиеся от русских социальные и политические условия, оказали на него сильное влияние. Вопрос о том, в какой степени пребывание за границей и связанные с этим новые впечатления оказали влияние на выработку миросозерцания будущих членов тайных обществ и союзов, в последнее время историками декабристов решается далеко не столь категорически в положительном смысле, как даже несколько лет назад; по крайней мере, этому фактору не приписывается теперь главной и решающей роли. Однако в отношении Я. это влияние, притом весьма значительное, остается фактом бесспорным. В одном из своих показаний на следствии по делу Тайного общества он сам это признал в следующих выражениях: «Пребывание во время похода за границей, вероятно, в первый раз обратило внимание мое на состав общественный в России и заставило видеть в нем недостатки. По возвращении из-за границы крепостное состояние людей представилось мне как единственная преграда сближению всех сословий и вместе с сим общественному образованию в России», — а затем добавляет, что пребывание в различных русских губерниях и наблюдения отношений помещиков к крестьянам еще более укрепили в нем мысль о ненормальности крепостного строя. В другом месте, а именно в своих записках, Я. еще определеннее подчеркивает влияние западноевропейских условий, и не только на него, но и на своих товарищей по делу: «Каждый из нас сколько-нибудь вырос за это время», — пишет он. Первый кружок, в состав которого вошел Я., носил самый невинный характер. Около 20-ти офицеров Семеновского полка в 1815 г. составили нечто вроде артели, чтобы иметь возможность вместе обедать и незаметно убивать время послеобеденных часов игрой в шахматы, чтением вслух иностранных газет, приятельскими беседами и проч. Однако артель, просуществовав всего лишь несколько месяцев, должна была прекратить свое существование, так как государь, узнав о ней, выразился, что «такого рода сборища ему очень не нравятся».
В 1816 г. Я. совместно с Александром Николаевичем и Никитой Михайловичем Муравьевыми, кн. Сергеем Петровичем Трубецким и Матвеем и Сергеем Ивановичами Муравьевыми-Апостолами основали тайное общество под названием «Союз спасения» или «Союз истинных и верных сынов отечества». Побудительной причиной для возникновения этого общества, как объяснил ее в своем следственном показании Я., было «усмотрение бесчисленных неустройств в России» как следствие условий политических и социальных, коренившихся, по мнению Я., в том, что все «частные люди» заботятся исключительно о личных выгодах и совершенно игнорируют общественное благосостояние". Возникшее общество поставило своей ближайшей целью «обратить, сколько возможно, внимание каждого к выгодам общественным и тем самым образовать мнение общее». Этими, довольно растяжимыми, чертами обрисованы цели общества в показаниях его членов перед следственной комиссией. Говоря же более точно, всех членов союза спаяла воедино общая им всем ненависть прежде всего к крепостному режиму, затем к таким ненормальностям государственной жизни, как крайняя продолжительность 25-летней службы солдат, жестокое обращение с ними начальства всех рангов, чрезмерное и нецелесообразное утомление войск шагистикой, повсеместное и ничем не прикрытое лихоимство чиновников и проч. Соответственно воззрениям членов союза, все эти и другие ненормальности могут быть уничтожены лишь введением в России представительного правления, и это стремление, известное лишь членам высшей, так называемой четвертой степени, и было главной целью общества. В его уставе прямо было сказано, что если царствующий император «не даст никаких прав независимости своему народу, то ни в каком случае не присягать его наследнику, не ограничив самодержавия». Несомненно, что основанию союза в известной степени содействовал — это признает сам Я. — также и «пример тайных обществ, имевших сильное влияние во многих государствах, особенно в Швеции и Пруссии».
Столичная жизнь, в которой, как в фокусе, отражались все недостатки тогдашней русской действительности, сделалась постепенно для Я. все более и более невыносимой, и он искал лишь повода к тому, чтобы покинуть Петербург. В 1816 г. усиленно стали говорить о возможности войны с Турцией, и Я. воспользовался этим случаем, чтобы просить о переводе в какой-либо полк, поближе расположенный к возможному театру военных действий. Просьба его была удовлетворена, и Я. перешел в 37-й егерский полк, стоявший в Черниговской губернии и находившийся под командой его знакомого, M. A. Фон-Визина. По дороге в полк он заехал в свое имение (в Смоленской губ.), которым управлял его дядя, и объявил последнему, что желает освободить своих крестьян; для того времени такая идея была настолько непонятной и новой, особенно в провинциальной глуши, что дядя заподозрил племянника в сумасшествии. В своем начальнике, Фон-Визине, Я. нашел родственные своим мысли, в самом скором времени тесно с ним сблизился и сообщил ему о существовании тайного общества, к которому тот изъявил желание присоединиться. В начале 1817 г. егерский полк был переведен в Московскую губ., а сам Я. переселился в Москву. Здесь он получил устав Союза спасения, в окончательной редакции которого принимал участие вступивший в общество П. И. Пестель, наложивший свою суровую печать на многие его пункты. Некоторые из последних Я. решительно не понравились; особенно восстал он против заимствованных из масонских статутов суровых угроз за измену и разглашение тайны, а также против торжественных клятв, которые требовались от вступающих в общество, и, наконец, против требовавшегося уставом слепого подчинения и повиновения членов низших ступеней так называемым «боярам», составлявшим высшую степень. Его недовольство уставом разделяли и другие члены общества, и на одном из московских совещаний, в августе 1817 г., решено было приступить к составлению новых статутов, руководствуясь уставом немецкого «Tugendbund’а» (Союз добродетели).
Заседания членов общества в Москве происходили довольно регулярно. На одном из них, состоявшемся осенью 1817 г. в квартире Александра Николаевича Муравьева, произошел инцидент, имевший позже печальные последствия для Я. Хозяин квартиры прочел полученное им от кн. Трубецкого из Петербурга письмо с известием, что государь собирается отделить некоторые земли от России, присоединить их к Польше и перенести столицу в Варшаву. A. Муравьев первый высказал мысль, что царствование Александра должно быть прекращено насильственно, и предложил бросить жребий, кому именно из членов общества следует нанести удар государю. Самолюбивый и гордый Я., в известной степени страдавший страстью к отличиям, заявил, что он готов принести себя в жертву безо всякого жребия. Намерение это настолько крепко засело в голове Я., что уговоры Фон-Визина отказаться от него не имели никакого результата. Когда же собравшиеся на другой день члены общества отменили свое предыдущее постановление и пришли к заключению, что смерть государя в настоящее время не может быть полезна для государства и что упорство Я. может повредить целям союза, — он от своего намерения отказался, но вместе с тем выступил из организации. Впоследствии он вновь вступил в нее, когда она носила уже другое название — «Союз благоденствия».
Между тем военная карьера окончательно стала ненавистной Я.; в 1817 г. он вышел в отставку и отдался всецело осуществлению в жизни своих убеждений, в том, конечно, масштабе, который был ему доступен непосредственно. Переехав в свое небольшое имение в Вяземском уезде Смоленской губернии, он тотчас отменил отяготительные для крестьян поборы натурой, шедшие в пользу помещика, наполовину уменьшил господскую запашку, предоставил своим крепостным судить и наказывать виновных из их среды по приговору схода домохозяев, отпустил на волю тех крестьян, которые давно оторвались от земли и где-либо на стороне занимались другими делами — в том числе двух музыкантов, игравших в оркестре графа Каменского, за которых последний предлагал ему 4000 руб., — стал учить грамоте 12 мальчиков и проч. Чтобы освободить всех крестьян, нужно было специальное разрешение правительства. С целью получить его Я. в 1819 г. отправил министру внутренних дел Козодавлеву записку, в которой советовал другим, а также и, со своей стороны, выражал готовность освободить крепостных бесплатно, уступив им безвозмездно усадьбы с усадебной землей и общим выгоном; пахотная же земля, по его предложению, должна была оставаться собственностью помещика и возделываться крестьянами на арендных условиях, добровольно заключенных между ними и владельцем. В той же записке Я., как сторонник общинного землевладения, предлагал разрешить целым крестьянским обществам покупать землю сообща. Министр Козодавлев предписал вяземскому предводителю дворянства более точно узнать у Я. условия, на которых он желает освободить своих крепостных, и вместе с тем опросить и крестьян, согласны ли они принять условия помещика. Когда крестьяне из уст Я. услышали, что земля остается в собственности помещика, они решительно предпочли старое состояние. Таким образом попытка Я. потерпела неудачу. Не более счастливо окончилась и вторая подобная же попытка, сделанная Я. при министре внутренних дел гр. Кочубее. Впоследствии Я. признал ошибочность своего взгляда о полезности освобождения крестьян с одной усадебной землей. Тогда же он полагал, что крестьяне со временем улучшат свое положение, найдут возможность платить ему оброк, часть которого будет засчитываться в качестве платы за землю, и таким образом постепенно они приобретут в собственность ту землю, которой они до тех пор пользуются на условиях аренды. Скоро Я. пришел к убеждению, что освобождение крестьян не может совершиться путем договоров каждого частного помещика со своими крепостными, что оно должно быть проведено государственной властью, и в 1825 г. он занимался уже вычислениями тех денежных средств, которые потребовались бы правительству для осуществления этой меры.
В «Союзе благоденствия» Я. состоял членом его коренного совета; по рекомендации Я. в это общество были приняты Пассек, Граббе и Чаадаев. В 1820 г. он, видя кругом себя всяческие притеснения крестьян со стороны администрации, написал проект адреса императору Александру I, в котором яркими красками изобразил тяжелые условия крестьянской жизни, описал все бедствия России и просил государя созвать, по примеру его предков, земскую думу. За подписями под адресом он обратился к членам «Союза благоденствия», но некоторые из последних убедили его в том, что подачей такого адреса был бы уничтожен весь союз. В конце того же 1820 г. Я. ездил в Тульчин для приглашения депутатов от тамошнего отделения общества на особый съезд, который и состоялся в начале следующего года в Москве при наличии около 20 членов. Ввиду того что до сведения правительства дошли слухи о существовании «Союза благоденствия», то на Московском съезде решено было распустить его; постановление принято было, однако, лишь для видимости, с исключительной целью ввести в заблуждение ненадежных членов и избавиться от них. Я. по-прежнему остался в коренном совете тайного общества.
Борьба Греции за независимость настолько увлекла Я., что в середине 1821 г. он питал серьезное намерение отправиться туда и стать в ряды сражавшихся против турецкого гнета; но в этом году Смоленскую губернию посетил сильный неурожай, и Я., вместе с Мих. Никол. Муравьевым и Фон-Визиным, сосредоточил всю свою деятельность на собирание денежных средств для голодающих крестьян и сведений о плачевном их положении. Эти сведения послужили материалом для составления коллективного заявления, которое содержало в себе картину бедственного положения края и за подписью нескольких десятков дворян Рославльского уезда было послано министру внутренних дел; это вызвало командировку в Смоленскую губернию сенатора Мертваго с полномочием израсходовать на смягчение нужды миллион рублей.
1822 г. Я. прожил большей частью в Москве и был завсегдатаем на частых вечерних собраниях у Фон-Визина, на которых, по словам одного из их посетителей, Муромцева, всегда велись «тайные» разговоры, осуждалось правительство, писались проекты перемены администрации и высказывались мысли о «низвержении настоящего порядка вещей». В течение двух следующих лет Я. стоял несколько в стороне от тайного общества, лишь издали интересуясь его жизнью и развитием. Отчасти этому содействовала его женитьба в конце 1822 г. на молоденькой девушке, Шереметевой, в имении матери которой он поселился и весьма уединенно прожил там более года; отчасти же причиной сдержанности Я. было полученное им от Н. И. Тургенева письмо с советом быть как можно осторожнее, так как государь в одном из разговоров по поводу тайного общества сказал о его членах: «Эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году, во время неурожая в Смоленской губернии, они кормили целые уезды», — причем в числе других лиц называл и Я. Лишь в конце 1825 г. он вновь стал проявлять деятельность в качестве члена «Союза». В начале декабря этого года он выехал в Москву, по дороге куда узнал о кончине Александра I. Здесь он нашел нескольких членов Северного общества, принимал участие в их собраниях, и когда из Петербурга было получено известие, что тамошние члены общества решили сами не присягать и не допустить к присяге также и гвардейские полки, то Я. первый подал мысль попытаться вызвать восстание и среди московских войск.
От принесения присяги новому императору Я. отказался 10 января 1826 г.; он был арестован, а через четыре дня с него был снят уже первый допрос генерал-адъютантом Левашевым. Вначале он отказывался отвечать на предложенные ему вопросы; когда же узнал, что следственной власти известно его намерение в 1817 г. покуситься на жизнь государя, то был настолько поражен этим обвинением из далекого прошлого, что невольно признал его справедливость; не стал он после этого отрицать и главной цели тайного общества — замены самодержавия конституционным режимом; подтвердил также и то, что общество старалось склонить помещиков к освобождению крестьян, имея в виду, что если этот вопрос не будет разрешен мирным путем, то сама жизнь разрешит его насильственным образом. Лишь в одном Я. остался непоколебимым и непреклонным — в нежелании назвать имена своих товарищей. Ни угрозы Левашева пыткой, ни допрос, произведенный ему лично государем, не произвели на него желанного действия. «Если вы не хотите губить ваше семейство и чтобы с вами обращались, как со свиньей, — сказал ему государь, — то вы должны во всем признаться». — «Я дал честное слово никого не называть», — ответил Я. — «Что вы мне с вашим мерзким честным словом! — вспылил император; когда же Я. вновь отказался кого-либо назвать, он закричал: — Заковать его так, чтобы он пошевельнуться не мог!» — и собственноручно написал на имя коменданта Петропавловской крепости Сукина повеление, в котором было сказано: «Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея». Закованный в кандалы, Я. был посажен в Алексеевский равелин. Его подвергли исключительно суровому тюремному режиму; сначала его совсем не кормили, затем один раз дали ему щей, а потом вместо обеда стали приносить ему кусок черного хлеба. На другой день после заключения его по повелению государя посетил протоиерей Петропавловского собора, имея в виду исповедать и причастить его, но Я. отказался от того и другого и заявил, что не считает себя христианином; точно так же он отказался беседовать на религиозные темы с протоиереем Казанского собора Мысловским и лишь недели через две согласился исповедаться и причаститься. Однажды часовой передал Я., по поручению какого-то офицера, булку с просьбой съесть ее всю, дабы не оставить крошек и тем самым не вызвать у администрации излишние подозрения. Булка была съедена, но от чрезмерного ли предшествовавшего голодания, или по другим причинам Я. вскоре почувствовал острые боли в желудке и его начало рвать. На следующий день он был освидетельствован доктором, затем явился комендант крепости и стал уговаривать его назвать своих товарищей, но успеха не имел; несмотря на это, ему начали выдавать горячую пищу. Особенно тягостно было для заключенного запрещение переписываться с родными; только в начале февраля он получил наконец одно письмо от жены. 5-го числа того же месяца он первый раз был допрошен следственной комиссией; подтвердив свои предыдущие показания, он и на этот раз наотрез отказался назвать имена известных ему членов общества. Однако тюрьма, разлука с близкими людьми и страдания от тяжелых оков привели Я. к такому состоянию, что его стойкость поколебалась, и 13 февраля после тяжелых душевных мук он отправил в следственную комиссию заявление, что готов отвечать на все вопросы. На вторичном допросе он назвал имена лишь тех членов общества, которые, по его сведениям, уже были известны комиссии, да еще умершего незадолго до этого генерала Пассека, которому, конечно, нельзя было повредить, и П. Я. Чаадаева, жившего в то время за границей. Но и в этот раз его гораздо более тревожила судьба других, чем собственная. На одно из московских собраний, происходившее 18 декабря 1825 г. в доме Митькова, Я. привел с собой некоего Муханова, который предложил присутствовавшим ехать в Петербург, чтобы освободить из крепости арестованных членов общества и убить государя. Когда Я. попросили рассказать об этом инциденте, то он изобразил все дело так, что истинным виновником в данном случае является он сам, а вскоре после допроса послал в следственную комиссию следующее заявление: «…По рассмотрении всех обстоятельств я чувствую, что во всем сем происшествии я более всех виновен, ибо я привез к полковнику Митькову штабс-капитана Муханова, не быв почти с ним знаком, без чего, вероятно, Муханов не подверг бы себя ответственности за несколько пустых и необдуманных слов». Помимо этого, он написал также письмо к государю, в котором просил подвергнуть его одного наказанию за произнесенные Мухановым слова. «Пусть узы мои стеснятся, пусть буду я осужден к наистрожайшему наказанию, — писал он, — лишь бы не терзал мою совесть упрек, что малодушием своим или неосторожностью вверг других в несчастие».
После признания Я. участь его значительно была облегчена. 18 апреля с него были сняты ножные оковы, а в день Пасхи сбиты и наручники. В мае ему было разрешено свидание с тещей, а в июне по Высочайшему разрешению, последовавшему на прошение жены Я., — с нею и двумя малолетними детьми. По решению Верховного уголовного суда он был признан виновным в том, что «умышлял на цареубийство собственным вызовом в 1817 г.» и «участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество товарищей»; отнесенный к первому разряду преступников, он присужден был к 20-летней каторге и, по ее отбытии, к вечному поселению в Сибири. Последовавшим 22 августа 1826 г. указом срок каторжных работ был сокращен ему до 15-ти лет; тогда же его перевели из Алексеевского равелина в финляндскую крепость Роченсальм, в которой он просидел до ноября 1827 г., когда был отправлен в тяжелых оковах в Сибирь. В Ярославле ему было разрешено свидание с родными. Узнав, что его жене разрешено следовать за ним, но в том же отказано его детям и теще, Я. убедил и жену не разлучаться с ними. В декабре 1827 г. Я. прибыл в Читу, где находилось уже около 60 декабристов; работа, за которую он был засажен, состояла в размалывании на ручной мельнице хлеба и продолжалась полтора часа ежедневно; крепость настолько изнурила Я., что он не в состоянии был выполнить даже и этого урока и принужден был нанимать вместо себя сторожа.
В 1830 г. Я. был переведен из Читы в Петровский завод, где много занимался ботаникой и даже составил по особому плану и новой методе учебник географии. Еще до этого, а именно в 1828 г., его теща обратилась к В. А. Жуковскому, а тот, в свою очередь, к кн. А. Н. Голицыну с просьбой ходатайствовать пред государем о разрешении ехать к Я. его жене и детям. Вскоре от Дибича получилось уведомление, что государь разрешил жене ехать, но приказал поставить ей на вид, что в месте пребывания мужа она будет лишена возможности дать детям удовлетворительное воспитание и потому должна «предварительно размыслить о всех последствиях своего предприятия». Болезнь ребенка заставила ее отложить поездку до лета. Между тем о разрешении ехать к своим мужьям стали просить и жены некоторых других декабристов. Результат получился неожиданный: не только им было отказано, но и разрешение, данное жене Я., также было взято обратно. Новые ходатайства тещи Я., неоднократно с этой целью ездившей в Петербург, кончались неудачей. В феврале 1832 г. жена Я. лично ездила в Петербург и просила хотя бы ей одной, без детей, уехать к мужу. Только в ноябре того же года она получила следующий ответ: «Сначала дозволено было всем женам государственных преступников следовать в Сибирь за своими мужьями», но так как Якушкина в свое время этим не воспользовалась, то теперь поездка ей не может быть разрешена; мать нужна своим детям и «для них должно пожертвовать желанием видеться с мужем». Осталось последнее средство — подать прошение на Высочайшее имя, что Якушкина и сделала в конце 1832 г. Через шефа жандармов она получила следующий ответ: «Его Величество повелел изъявить вам свое удовольствие за намерение ваше посвятить себя воспитанию двух ваших сыновей, быв удостоверен, что ныне, в нежном возрасте, они нигде не могут найти того попечения, а впоследствии того образования, какое обретут под собственным и непосредственным надзором вашим. Что же принадлежит до изъявленного вами желания ехать к мужу своему в Сибирь, то на сие Его Величество решительно отозваться изволил, что сие вам разрешено быть не может». Когда же Я. было сообщено, что его сыновья могут быть приняты в корпус малолетних, а оттуда поступить в Царскосельский лицей, то он отклонил эту милость, так как воспользоваться этим обстоятельством, по его мнению, было бы непростительно. С другой стороны, он убедил жену оставить всякие попытки добиться разрешения поездки в Сибирь, покориться обстоятельствам и отдаться воспитанию детей, что она и сделала, поселившись в посаде Троицко-Сергиевской лавры, где при помощи учителей местной духовной академии продолжала обучение детей, начатое ею самою.
По указу от 14 декабря 1835 г. Я. был освобожден от каторжных работ и оставлен на вечное поселение. Местом его поселения был назначен глухой городишко Ялуторовск, Тобольской губ. В 1836 г. Синод разослал указы об открытии при церквах приходских школ, и Я. стал мечтать об устройстве подобного училища, куда он мог бы вложить свои бездеятельные силы. Однако осуществить свою мечту вследствие ряда неблагоприятных обстоятельств ему удалось лишь в 1842 г., и то лишь благодаря содействию назначенного в 1839 г. в Ялуторовск молодого священника Знаменского. Осенью 1842 г. он открыл мужскую школу. Несмотря на интриги смотрителя местного уездного училища, губернатор и архиерей отнеслись к учреждению Я. вполне сочувственно. Первый год в школе обучали чтению гражданской и церковной печати, письму и основным действиям арифметики, причем преподавание велось по Ланкастерскому методу взаимного обучения. В следующем же году, когда Тобольская духовная семинария разрешила учиться в этой школе детям духовного звания, программа ее была значительно расширена: было введено преподавание пространного катехизиса, русской грамматики, краткой священной истории, географии, черчения, второй части арифметики и первой части латинской и греческой грамматик, а одно время преподавались даже русская история и начало алгебры, геометрии и механики. Как человек с широким и разносторонним образованием, Я. с полным успехом лично преподавал большую часть указанных предметов. В школе обучались преимущественно крестьянские дети, из них много сирот; всего в мужское приходское училище с 1842 по 1856 г. было принято 594 мальчика, из которых окончили курс 531. Первые годы школа существовала исключительно на средства, жертвуемые декабристами, но в 1848 г. с разрешения министра внутренних дел она стала получать ежегодную помощь в размере 200 руб. из городских средств. После того как в 1846 г. умерла жена Я., он основал также женскую школу. За десятилетие (1846—1856 гг.) в нее было принято 240 девочек, из которых 192 окончили полный курс; большинство из них не в состоянии были вносить плату за учение (25 руб.), почему и эта школа могла существовать главным образом на те средства, которые в виде пожертвований или взноса платы за бедных давались декабристами, их родственниками и знакомыми. Свои досуги от преподавательской деятельности Я. посвящал занятиям метеорологией и ботаникой и за свои метеорологические опыты однажды чуть не поплатился жизнью: поставленный им на верху высокого столба прибор для измерения силы ветра суеверные крестьяне сочли за причину наступившей засухи, окружили дом Я. и потребовали уничтожения прибора, сопровождая свое требование угрозами. Упорный Я. отказался подчиниться. Только благодаря вовремя подоспевшей полицейской власти и хлынувшему вскоре дождю, отрезвившему крестьян, их угрозы не имели печальных последствий.
В 1854 г. Я. опасно заболел, вследствие чего получил разрешение провести четыре месяца на минеральных водах в Забайкальском крае. Оправившись от болезни, он переселился в Иркутск, где жил в семье своих друзей Трубецких. Вновь усилившаяся болезнь приковала Я. к Иркутску на целых два года; у него были констатированы цинготные язвы на ногах, хронический ревматизм сочленений, сильный геморрой и общее изнурение. В августе 1856 г. Я. узнал о приезде в Ялуторовск вдовы Фон-Визина и поспешил повидаться с нею. Манифестом 26 августа этого года он в числе других декабристов был освобожден от ссылки, но без права жить в столичных городах. Несмотря на этот запрет, Я. первые дни после приезда в Европейскую Россию провел именно в Москве, где он надеялся скорее поправиться и где жил его старший сын. Когда же последний обратился к шефу жандармов, кн. Долгорукову, с просьбой разрешить его отцу остаться в Москве впредь до излечения, кн. Долгоруков, несмотря даже на подобную же просьбу и со стороны московского генерал-губернатора, гр. Закревского, ответил следующим отказом: «Государю Императору благоугодно, чтобы насчет Якушкина и других лиц, судившихся по одному с ним делу, о которых не состоялось до сего времени особого распоряжения, были в точности исполняемы правила, объявленные при возвращении их из Сибири, тем более что они и в губернских городах, где изберут себе жительство, могут найти все средства для пользования от болезней». Вследствие этого отказа Я. принужден был немедленно выехать из Москвы; он поселился в имении своего прежнего сослуживца по Семеновскому полку Н. H. Толстого, в Тверском уезде; болотистая и сырая местность окончательно подорвала его здоровье, и в июне 1857 г. старший сын Я., несмотря на категорический запрет его отцу жить в Москве, вновь привез его туда — уже в ужасном состоянии.
Генерал-губернатор разрешил больному остаться в столице до 1 июля, а затем, в виду его опасного положения, продлил разрешение на неопределенное время — до выздоровления. Однако все было уже поздно, и 12 августа 1857. Я. скончался.
В 1855 г. он встретился в Иркутске со своим другом С. П. Трубецким (также декабристом) и по его настоянию принялся писать, вернее — диктовать, свои воспоминания. Первая часть его записок, доведенная до приговора 1826 г., была впервые напечатана в Лондоне (1862 г.), а потом перепечатана в Лейпциге («Международная Библиотека», т. IV, изд. 2, 1875 г.). Вторая часть, оканчивающаяся переездом из Петровского завода в Ялуторовск, помещена в «Русском Архиве» (1870 г.). «Записки» Я. изданы полностью впервые в России в 1905 году и быстро разошлись в 3-х изданиях. Добросовестность и достоверность его «Записок» не подлежат никакому сомнению; они составляют один из самых ценных источников для изучения движения, получившего впоследствии название «декабристского». О нравственных качествах Я. все знавшие его единогласно отзываются в самых восторженных выражениях. «Он был неумолим к себе за малейшее отступление от того, что признавал своим долгом», говорит декабрист Свистунов, но редко можно было встретить человека, «который бы оказывал ближнему столько терпимости и снисходительности». Отзыв другого декабриста, E. П. Оболенского, еще ярче: «Если можно назвать кого-нибудь, кто осуществил нравственную цель и идею тайного общества, то без сомнения имя Якушкина всегда будет на первом плане».
M. Знаменский, «Иван Дмитриевич Якушкин; по неизданным материалам» («Сибирский Сборник», приложение к «Восточному Обозрению», 1886 г., кн. III, стр. 86—105). — Дмитриев-Мамонов, «Декабристы в Западной Сибири», оттиск из «Чтений Общ. Истории и Древностей Российских» (M., 1895 г.). — Н. Ф. Дубровский, «В. А. Жуковский и его отношения к декабристам» («Русская Старина», 1902 г., № 4). — В. Семевский, «Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX в.», т. І, стр. 459—462. — Его же, статья в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза, т. 41 (СПб., 1904 г.), стр. 634—640. — П. Свистунов, «Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах» («Русский Архив», 1870 г.). — «Записки Якушкина» («Русский Архив», 1870 г., №№ 4—5, и отдельное изд., 1905 г.). — «Процесс декабристов», обвинительный акт и др. документы (СПб., 1906 г.). — H. К. Шильдер, «Император Николай I», т. I, стр. 377, 444, 663, 675, 691, 701, 727, 751, 752, 755. — «Русские портреты XVIII и XIX ст.». (изд. вел. кн. Николая Михайловича), т. II, № 67. — C. Максимов, «Сибирь и каторга», СПб., 1871 г. — Головачев, «Декабристы. 86 портретов», M., 1906 г. — Барон А. Е. Розен, «Записки декабриста», СПб., 1907 г. — В. М. Саблин, «Декабристы и тайные общества в России», М., 1906 г.